В старину помешенных называли блаженными, считали, что они ближе к богу. Охотно селились они при церквях и монастырях, видимо чувствуя особую благодать этих мест. Люди их не обижали, жалели, ухаживали за ними и от этого сами становились проще и чище и тем самым - ближе богу. Многое изменилось с тех пор у людей. А у помешенных практически ничего, может быть, только буйных среди них поубавилось.

ПУСТЫНЬКА

В начале лета 1985 года, мы вчетвером, на двух байдарках сплавлялись по реке Онеге, пересекающей с юга на север Архангельскую область до впадения в Онежскую губу, Белого моря. Шли 400 километров. Стояли белые ночи. Солнце практически не садилось и, утопив в первый же день часы, мы скоро потеряли всякий счет времени. Места были совершенно безлюдные, ни собака не залает, ни мотор не заработает, даже самолетов не было слышно. Отмеченные на картах деревни оказались давно брошенными. В печальных, забытых церквях стояли порубленные кем-то злым и бедным иконостасы. Разрушенные дома пугали своей, больше чем мертвой пустотой, в которой клочьями со стен свисали газеты конца 40-х годов. Колючая проволока, вышки и бараки, которые не редко можно было разглядеть на обоих берегах, никак не располагали к общению с возможными там людьми. Мы устали, сделались нервными и часто ссорились. В довершение всего, на стоянках, у нас стало появляться очень не приятное ощущение, что за нами наблюдают. Было тихо, светло и жутко. Иногда на поворотах реки встречались не растаявшие глыбы льда. Молевой сплав, о котором мы в Москве даже не подозревали, вынуждал проходить крупные онежские пороги в полях плывущих бревен. И вот, дней через десять сплава, мы подошли к опасному порогу «Мертвая голова». Судя по карте, а ничего лучше туристской схемы Архангельской области в масштабе 1:1500 000 у нас не было, где-то рядом находился загадочный населенный пункт с многообещающим названием «Пустынька».

Выскочив из-за поворота реки, мы услышали рев большого порога, а затем и увидели его в полукилометре впереди. По правому берегу стояло несколько целых домов монастырской постройки и среди них удивительная, ни на что не похожая, деревянная церковь с бочковидным перекрытием кровли. Чтобы не втянуло в порог, зачалились к каменистой косе. И вскоре были окружены странными существами. Существа эти, безусловно, казались людьми, но вели себя как-то уж очень не обычно. Они возбужденно бегали по берегу, неловко размахивая руками, притопывали, что-то лопотали на не понятном, даже им самим, языке. Выглядели они еще чуднее. Невозможно было сразу определить их пол или возраст. Наряжены были в одинаковые халаты и башмаки, острижены коротко, почти на голо. В дополнение ко всему среди них прыгали и рычали несколько здоровенных лохматых собак. Напуганные еще в Москве рассказами о скитах и раскольниках, мы отступили к лодкам, вооружившись веслами и топором. Однако агрессии или угрозы в поведении туземцем не было. Большинство из них скорее даже сами побаивались нас и, несмотря на любопытство, близко не подходили. Постепенно успокаиваясь, я начал улавливать что-то очень знакомое в окруживших нас существах. И вдруг, понял: да это же, просто психи. Обыкновенные сумасшедшие. В тайге. За десятки километров от ближайшего жилья. Сразу отлегло: слава Богу, свои! А я то, перепугался. Приосанившись, я включил доктора-психиатра. Видимо это был очень смешной доктор, косматый, не бритый две недели, в драном комбинезоне и не стиранной столько же, когда-то белой майке, босиком, с ножом на поясе и топором в руке. “Так, на что жалуетесь?” - громко обратился я к пациентам. Друзья мои, пытавшиеся в это время отплыть от берега, видимо решили, что я или спятил, или пытаюсь пожертвовать ради них собою. Но я уже был в своей стихии:

-- Где дежурная сестра? Почему больные шумят?

Существа притихли и виновато закивали друг на друга, видимо ища зачинщиков. Собаки завиляли хвостами и перешли на мою сторону. В это время тихо зазвонил церковный колокол. Больные послушно затрусили на звук. Наступало время раздачи таблеток. Я последовал за ними.

Небольшой, старинного литья, колокол висел во дворе, под навесом. Звонила пожилая женщина в чистом белом халате.

- Здравствуйте, я врач-психиатр из Москвы. А вот то, - мои коллеги.

Я показал пальцем на троих оборванцев, отчаянно выгребавших из потока.

- Очень рада, я старшая сестра, Вероника Матвеевна. Мы Вас не ждали, но все равно очень рады.

Женщина была искренне приветлива.

- Не волнуйтесь, можете все на берегу сложить, они ничего не тронут. Пойдемте, вы, наверное, проголодались. Когда будете больницу смотреть?

Так мы попали в эту удивительную больницу, оказавшуюся архангельским областным интернатом для психохроников. Здесь постоянно находилось около ста женщин и примерно десять мужчин с глубокими и необратимыми психическими расстройствами, которые принято в медицине называть дефектом или приобретенным слабоумием. Вылечить их было нельзя, родственники от них отказались, вот и отправили их подальше, с глаз долой. Но жилось больным не так уж и плохо. Снабжали больницу вертолетом, или по зимнику. Снабжали вполне сносно. Были они всегда сыты, опрятно одеты. Обращались с ними хорошо. Персонал состоял из знакомой нам старшей сестры и шести девочек, выпускниц Калининградского мед. училища. По распределению их направили в Архангельск, а там, не долго думая, послали в Пустыньку. Девченки оказались славные, больных не обижали. За это те их тоже любили и старались по возможности помогать. Ключница была выбрана из больных. Бестолковая но очень ответственная олигофренка Матреша. Матреша должностью своей гордилась и ни разу не потеряла ключей. Именно она сопя отпирала нам палаты с беспокойными больными, служившие раньше очевидно кельями. В кельях было чисто. Днем больные обычно гуляли по небольшой территории между рекой и лесом. Или собирались на церковном крылечке. Собаки присматривали, чтобы они не уходили далеко в лес. Нам рассказали что однажды, лет за пять до нас, двое больных ушли в тайгу, да так и пропали. Может быть их задрал медведь. Но это только раз. Скоро я узнал, что в Пустыньке есть и врач. На просьбу свести меня к нему, Вероника Матвеевна отвечала, что доктор тоскует по жене, работающей гинекологом в какой-то другой Пустыньке, на другом конце Архангельской области, поэтому всегда грустный и выпивший. На следующее утро, возвращаясь с реки с зубной щеткой и полотенцем, я увидел сидящего на намытых водой бревнах, еще более косматого и небоитого, чем я сам, мужика. Мужик был в телогрейке, валенках с галошами и с баяном. Играл он «Амурские волны». Подумав, что это один из больных, живущих здесь в подмогу женщинам - ну дров, там, напилить или воды натаскать, я громко и с расстановкой поздоровался:

- Здрав – ствуй - те, как ваше здоровье?

Мужик что-то пробубнил, но от «Амурских волн» не отвлекся. Вернувшись в дом, я опять спросил о докторе. Одна из девочек кивнула в окно

- Да чего уж там, вон он сидит, на баяне играет. Только вряд ли он с вами говорить будет, грустный он.

Так и не пообщались мы с грустным доктором. Как то я спросил, часто ли туристы в Пустыньку заплывают.

- Да часто бывают, - ответила Вероника Матвеевна, - в прошлый год двое проплывали, вот вы, теперь.

Пробыли мы в Пустыньке два дня. Перед нашим уходом девочки испекли блинчики, и выставили на стол наверноее все самое вкусное, что у них было. Попрощавшись, мы спустились ниже порога, и когда уже отошли километра на два, увидели бегущих за нами по берегу, спотыкающихся и машущих руками, что-то пытающихся кричать людей. Матреша бежала впереди всех, вытянув одну руку вверх. Мы повернули к берегу.

- Что, ...что стряслось?

- Нозычек, - Матреша протягивала одному из нас оброненный где-то нож - как зы вы без нозычка, то. - По ее лицу текли слезы.

Над Архангельским областным домом умолишенных тихо плыл звон старинного колокола. Пора было пить таблетки.

Мы отчетливо ощущали, как что-то плохое и темное отпускало нас, не смея перейти через Пустыньку. Река тихо вносила нас в Синегорье - одно из самых светлых и спокойных мест Русского Севера.

http://www.marshruty.ru/Travels/Travel.aspx?TravelID=34e88266-03d8-4dd6-b108-220f4e9d2462

Каменченко Пётр