*

Незабываемыми остались для меня рождественские каникулы конца 1917 - начала 1918 годов, проведённые в Тамице. Особенной, не той, что прежде, была деревня. Во-первых, кончилось «бабье засилье»: возвращались с фронтов солдаты, остались дома отходники (так называли крестьян, уходивших на заработки). А во-вторых, главное, сильнее бился пульс деревенской жизни, потому что в те дни тамичане, как умели, устанавливали народовластие.

Новый порядок сводился в основном к тому, что все вопросы общественного и социально-политического значения, за исключением церковно-религиозных, обсуждались и решались на общих собраниях.

О собраниях оповещали подростки. Они колотили палкой по стене каждого дома и кричали: «На собрание!» Стук и крики разносились по всей деревне. Подростков было много, и все они проявляли большое усердие, равно как и желание протиснуться на собрание.

Помню, пришла я к Лазаревым. Чаёвничаем, разговариваем. И вдруг сильный стук по стене! Тетушка Фима от неожиданности чуть не уронила блюдце, облилась чаем, вскочила и, смахивая брызги, скомандовала:

- Пашка, выглянь, кто это там, окаянный, и чего колотят-то так! - Тот сбегал на крыльцо и доложил:

- Опять на собрание кличут.

Избы, где проходили собрания, не вмещали всех желающих присутствовать, но занимать единственное большое помещение - церковь — считалось кощунством. В ней к тому же, ещё шли богослужения.

Собрания были шумными, порой даже буйными. В словопрениях состязались представители всех социальных прослоек. А тон задавали неимущие, особенно те, кто прошёл горнило империалистической, «ерманьцкой», как тогда говорили, войны. Они настаивали, прежде всего, на переделе земли. Им перечили «справные» мужики, а середняки выступали в роли «и вашим, и нашим».

Зажиточные крестьяне, не рискуя возражать наотрез, призывали подождать до поры-до времени, а ещё лучше, отложить до будущего года, поскольку они на поля уже вывезли навоз. Бедняки (кстати, слово «бедняк» тогда в ходу не было, оно считалось хуже бранного, хотя в пылу споров звучало и «лентяй», и кое-что покрепче) настаивали провести передел до весны. «Соглашатели», рассуждая и так, и этак, в итоге оказывались на их стороне. Но они, сразу же, переходили в лагерь «справных», если выдвигалось требование пустить в передел и «расчистки» (угодья, расчищенные от леса). Дебатам, казалась, не будет конца. Передел был произведён позднее, уже после выборов депутатов в первый волостной Совет, образования его исполкома, а при нём земельной комиссии.

Наряду со спорами о земле «притчей во языцех» были большевики. О свершившейся в Петрограде революции, о Ленине, об образовании правительства - Совета Народных Комиссаров, о первых его декретах крестьяне, конечно, знали. Но эти известия обрастали всевозможными слухами, вымыслами, что создавало почву для неверных толкований. Так было не только в Тамице. Причина проста: в деревнях ещё не было большевиков. В лучшем случае были люди, которые мало-мальски понимали дух времени, отличали друзей от врагов, но, чтобы одних защищать, а других разоблачать, им не хватало «пороху», т.е. знаний. К ним в Тамице относился, например, Евлампий Леонтьев, который очень сетовал на нехватку образования, хотя и слыл в деревне грамотеем, читал газеты.

Только поэтому нередки были жаркие споры, подобные тому, которому я, однажды стала свидетелем.

В лавке напротив входной двери сидит Степан Григорьев по прозвищу «Петух». Он красен от волнения, возбужденно болтает ногами. Напротив примостился Иван Архипович Воронин.

- Ты не петушись, а объясни! - слышу я его голос. - Я ведь чего понять-то не могу... Вот ты говорил сначала, что Зежинский не имеет права садить людей в тюрьму, и тут же «рассказываешь, что он расправляется, в тюрьму садит всех несогласных с большевиками...

- Нечего дурачком-то прикидываться! - прерывает Григорьев. - Фамилию даже коверкаешь! Я говорил «Дзержинский»!..

Вспоминаются сейчас «страшкие» слухи и на местные темы. Когда я однажды зашла к своей сверстнице В. Ворониной, то услышала своеобразный монолог родственницы её матери Федосьи Капустиной:

- Што в городи-то творится! В Подпорожьи солдаты объявились, говорят, меж собой сговорились в городи управу разгромить, да, видно, мало их, одни-то не посмели, стали городцких да завоцких подговаривать, а те ответили, што мы не как большевики-разбойники и на такое не согласны. Ой, хош бы кровопролитья-то не наделали!..

Когда закончились рождественские каникулы, я увезла из Тамицы массу противоречивых впечатлений. Но совершенно ясно было, что свою судьбу народ начинает вершить сам. Пришла долгожданная свобода!

Советская Онега. №152-153. 21.12.1974.

А. Синицына