*А жизнь-то в глубинке не налаживается!

Самые яркие впечатления о жизни человек выносит из детства. Моё детство пришлось на 80-е, и с ними я, волей-неволей, сравниваю последующие прожитые года. Сравнение получается не в пользу «последующих»…

Моя родина – город Онега – не была на переднем крае советских строек. Тем не менее, в 80-х у нас ежегодно строилось, сдавалось в эксплуатацию по 2-3 пятиэтажных дома. Возводило их Онежское СМУ, прекратившее деятельность в конце 90-х. А сколько новоселий было в то время в брусовых или арболитовых одно – двухэтажных домах, точно сказать не берусь: такие дома строились десятками, и в городе, и в районе.

Новые теплоходы в Онежском морском порту и автобусы на городских маршрутах, непрестанный рокот самолётов и вертолётов над городом, растущие этажи, появление новых предприятий, организаций и успешная работа градообразующих производств, благоустройство улиц и дворов – всё это радовало детскую душу.

Да, апельсины и мандарины в Онеге появлялись в продаже лишь к новогодним праздникам, а помидоры и огурцы, арбузы и виноград – на исходе лета, и за ними выстраивались длинные очереди (равно как и за «суповыми наборами» из обрезков мяса на костях) – зато других продуктов, доступных по цене каждому – было вдоволь, полки не пустовали. Талоны появились позже, уже в разгар «перестройки»… Да, взрослые «гонялись» за хорошей мебелью и годами стояли в очередь на автомашину или благоустроенное жильё – но это, считаю, с лихвой «уравновешивалось» бесплатным предоставлением квартир, маленькими квартплатами (плата за двухкомнатную благоустроенную квартиру по совокупности тарифов не превышала 10 советских рублей). Да, земляки не могли видеть мир – зато практически все, хоть раз в жизни, да бывали на южных или прибалтийских курортах, путешествовали по Союзу, нередко отдыхали и в различных санаториях страны. Сейчас для большинства такой отдых не по карману, поездка к родственникам в другой регион – и та весьма проблематична из-за безденежья. А главное – в годы моего детства была уверенность, что жизнь год от года станет лишь улучшаться, родной город – расти и хорошеть. Сейчас такой уверенности нет…

Каждое лето я ездил к дедушке и бабушке, в деревню Сельской Бор, что недалеко от старинного села Чекуево – примерно в 80 километрах от Онеги. Точнее, летал, поскольку дороги вдоль реки тогда ещё не было (её достроили в 1990-м), и во все крупные сёла и поселки района выполнялись ежедневные авиарейсы. Кроме того, утром и вечером, по реке Онеге курсировали быстроходные «Зори».

Детский авиабилет от Онеги до Чекуево стоил один рубль. Столько же платила и бабушка, имея льготу участника Великой Отечественной войны. Самолёт Ан-2 вылетал в восемь утра, и через 25 минут приземлялся в пункте назначения. Помню, перед посадкой, когда «Аннушка» делала круг над селом, в иллюминаторе мелькали большие стада коров на обоих берегах реки; рулоны сена посреди скошенных лугов и звенья тракторов – на ещё не выкошенных картах; зеленеющие поля картофеля, турнепса… Повсюду было движение, кипела жизнь…

Прилетевших пассажиров ждал у кромки лётного поля совхозный автобус «КАВЗ», он довозил до центральной усадьбы хозяйства – села Анциферовский Бор. Водитель не брал с нас денег, ехали все задаром. Автобус останавливался возле столовой, где можно было не только сытно и дёшево пообедать, но и отведать свежайших молока, творога, горячих блинов. А какие там подавали котлеты из лосятины (спасибо местным охотникам!) – по размерам прямо-таки лапоть, а не котлета! На совесть трудились повара и для совхозников, и для гостей…

Анциферовский Бор, по тем временам, был крупным, современным селом. В нём строились целые улицы двух – и четырёхквартирных коттеджей из бруса с приусадебными участками. Сразу же притягивала взор просторная кирпичная школа, рядом с ней – двухэтажные благоустроенные дома для учителей. Неподалёку – кирпичные клуб, детсад, Дом быта, магазин, совхозный гараж, возле которого сверкали на солнце голубой, зеленой и оранжевой краской трактора, гэдээровские комбайны для заготовки трав на силос, другие сельхозорудия. У сельчан, хоть и не у каждого, но была личная техника: «Жигули», «Москвичи» и «Запорожцы», мотоциклы с коляской и без. Но особой популярностью в Бору пользовалась новинка тех лет: трёхколёсные мотороллеры «Муравей» с кузовом. Их в селе насчитывалось около десятка, а может, и больше.

В магазине Чеуевского совхозрабкоопа ассортимент промышленных и продовольственных товаров был не хуже, чем в городе. Под одной крышей здесь продавались книги и грампластинки, вёдра и лейки, туфли и платья, даже шкаф и велосипед, а в соседней комнате, за перегородкой, размещался обширный продуктовый отдел. Типичный сельмаг эпохи развитого социализма.

По холмам вокруг села бродили овцы. Жители помечали своих «бяшек», привязывая им тряпочки разного цвета, но каждое такое маленькое «семейное» стадо и без того паслось наособицу. Деловито и важно топтали дорожную пыль куры и индюки, а гуси норовили порезвиться в тёплой мелководной луже, что образовалась на придорожной лужайке после дождя. Другая стая гусей плавала в речке Тельминце, пересекающей село надвое. Берега соединял высокий, добротно срубленный, мост.

За Анциферовским Бором, до Сельского Бора, по обеим сторонам дороги тянулись силосные траншеи, фермы и телятники. Миновав их, мы входили в соседнюю деревню. Сельской Бор – это два десятка домов у дороги. Старые крестьянские избы, в основном двухэтажные, с поветями и широкими взвозами, ведущими прямо на второй этаж. В те годы здесь ещё не было ни одного пустующего или разрушенного дома, в каждом жили хозяева.

Родительский дом у бабушки, Марии Павловны Иконниковой (в девичестве Савиной), на самом краю деревни, был построен в 1929 году. Первый этаж занимали дедова мастерская и кладовые, на втором – три комнаты и кухня. Больше половины дома приходилось на поветь, внутри которой могла легко развернуться лошадь с телегой. Именно для гужевой повозки строился широкий заезд – взвоз из круглых брёвен. Правда, ни лошади, ни телеги у деда с бабушкой уже не было, и место на повети отводилось лодке – четырёхнабойке, месячному запасу дров, а дальний конец – от полу до потолка – душистому сену. В хлеву, под поветью, дед и бабушка держали овец. Раньше тут жила и корова, но я её уже не застал.

Во дворе, под старой раскидистой черёмухой, стояли бревенчатый летний домик, состоявший из комнаты и прихожей, гараж (в нём тоже «красовался» сверкающий заводской новизной «Муравей») и баня. Её недавно срубил дед вместе с сыном Владимиром – моим дядей. За изгородью, делившей двор надвое, был загон для овец, а на «задах» – картофельные поля – и бабушкино, и соседские, все обнесены общей огородой из косых жердей.

В каждый приезд дед, Николай Григорьевич Иконников, брал меня с собой в лес, по грибы (пока шли до леса, через большое гороховое поле, успевали вдоволь наесться ароматных, мягких зелёных горошин из стручков), и на сенокос (пенсионеры тоже косили, помогая родному совхозу, в котором отработали всю сознательную жизнь. Им выделяли неудобья, куда не могла заехать техника), и на рыбалку. А то и – в гараж, в котельную, или даже… в самую настоящую лабораторию, с пробирками, мензурками и загадочными приборами. В совхозе был цех по производству гранулированной травяной муки для бурёнок, лаборатория – при нём. Здесь проверялось качество производимой кормовой добавки. Доводилось бывать и на рабочем месте у дедова приятеля – в избушке начальника аэропорта «Чекуево» Мефодия Васильевича Минина. Осталось в памяти, как включал он большой железный ящик со светящимися лампочками – радиостанцию, передавал в микрофон данные об атмосферном давлении, видимости, скорости и направлении ветра над аэродромом, подсказывал экипажу подлетающего самолёта посадочный курс. Закончив радиообмен, он спешно оформлял последний билет на рейс, попутно сделав пассажирке замечание за «опоздание на регистрацию». Только управился с билетом – слышался рокот приземлившегося, рулящего по полю Ан-2. И, надев фуражку, взяв планшетку с документами, начальник бежал встречать «борт», на бегу крича пассажирам, чтобы не подходили к воздушному судну до полной остановки винта. А на связь «прорывался» уже другой самолёт, а может, вертолёт, тоже просивший посадку в Чекуево. И так – час за часом, летело беспокойное время над седеющей головою Мефодия Минина, в ту пору уже пенсионера, но остававшегося на своём посту: ведь начпорта – не абы кто, замены ему в селе нет…

Вечерами я слушал рассказы деда о службе на Балтийском флоте (а служил он семь лет), о забавных случаях, происходивших с ним или с его односельчанами. Как-то раз дед увёл меня за несколько километров от деревни, на берег реки. Он показал останки капониров заброшенного военного аэродрома, в строительстве которого, осенью 1941-го, принимала участие бабушка, вместе с другими одноклассниками из выпускного десятого, и трудоспособными жителями окрестных деревень. На его грунтовку вскоре стали прилетать грузовые ТБ-3, возившие продовольствие и боеприпасы на Карельский фронт. А ещё рассказал, как во время тренировочного полёта, над этим аэродромом столкнулись два истребителя И-16. Пилоты погибли, их с почестями похоронили на сельском кладбище. Останки самолётов военные забрали на исследование, но обгоревший мотор одного «ишачка» почему-то не был увезён, и ещё много лет лежал на берегу, зарастая травой. Сельчане его не трогали…

Говорил дед и о том, как в Гражданскую войну возле деревни шли бои. Об этом он знал от отца, солдата Первой мировой, в 30-х раскулаченного, выселенного из дома, но, к счастью, не высланного из родной деревни, крестьянина. Деда из-за отца не приняли в пионеры, о чём он, впрочем, не особо сожалел… Зато недобрым словом поминал тех, кто разрушил Чекуевский тройник (две церкви и колокольню), оставшийся в 70-е годы без хозяйского пригляда. До этого храмы использовал под склады совхоз, пока не выстроил себе склады в Анциферовском…

В одной из кладовок у деда хранилось множество журналов 50-70-х годов издания, искусно переплетённых в подшивки. «Вокруг света», «Студенческий меридиан», «Техника – молодёжи», «Наука и жизнь»… Несмотря на то, что это «взрослые» журналы, я читал их с удовольствием, находя для себя интересные статьи, заметки и рассказы. Хорошо сидеть в натопленной комнате, обложившись этими журналами, когда за окном шёл занудный дождь – сеногной…

А ещё у деда были флотские кортик и бинокль. Они лежали на полке, рядом с большой перламутровой раковиной – её привёз в деревню с далёкой Кубы дядя Володя. Он служил на «острове Свободы», как и многие из северных парней. Видел самого Фиделя Кастро на одном из парадов по случаю Дня независимости республики…

Мне больше всего нравился бинокль. Взбежав с ним на холм, я любил осматривать окрестности. Окуляры увеличивали окружающий мир во много раз, и каждый дом в деревне, дома в Анциферовском Бору, и даже избушки за рекой, и ночующий на аэродроме самолёт, и дальние леса, луга – представали, как будто рядом! Например, у самолета, который белел едва заметной точкой, в бинокль отлично читался регистрационный номер на борту, и даже было видно, как покачиваются на ветру шнурки брезентового чехла, укрывавшего мотор на ночь! Этот бинокль деду пришлось продать заезжему барыге в середине 90-х, когда начались задержки пенсий…

Вот, пожалуй, и все прелести, которые мог предложить мне деревенский дом. Но не ради забав стремился я сюда. Где-то в глубине души, я уже в раннем детстве осознавал, что здесь – мои корни, здесь жили многие поколения предков, носивших ту же фамилию, что и я. И тут мне всегда было очень хорошо.

Дети моего поколения не знали компьютеров и мобильников, без спросу не трогали отцовский кассетный магнитофон или фотоаппарат, а телевизор включали только тогда, когда шли мультики или «фильм-детям». В игрушках, в сладостях, да и в небольших карманных деньгах, нам, конечно, родители не отказывали. Но более важным, чем это, для нас были всё-таки ценности духовные. К ним я отношу и общение с природой, и наслаждение разговорами с близкими, родными людьми, и радость от познания всего нового, и восторг от полёта, и недетскую грусть перед неизбежным расставаньем…

Бывало, что, из-за нелётной погоды, уезжать из деревни приходилось на «Заре» или даже на почтовой амфибии. В этом путешествии тоже было своё очарование. У речного берега, возле села, покачивались вереницы моторных лодок, а у дорожного спуска к реке, обложенного плитами – стояли два или три парома «СП» для перевозки автомобилей и стройматериалов. От берега к берегу постоянно сновали юркие катера-водомёты: и сплавные, и совхозные. Но белоснежная «Заря», хоть её и поджидал отъезжающий народ – всегда выбегала из-за поворота реки неожиданно и стремительно, её лебединым скольжением по водной глади нельзя было не восхищаться…

За окнами скоростного теплохода проносились старинные деревушки в несколько домов, нависающих срубами над речным обрывом и уже тогда зиявших пустыми глазницами окон; жилые деревни, с задумчивыми пенсионерами в полинялых робах и беззаботными, нарядными дачниками на угоре; ладные рабочие посёлки сплавщиков – такие, как Усть-Кожа или Порог, со своим трудовым ритмом, не знавшем в те годы даже малейших сбоев. Добавлю, что «Зорь» на Пороге в 80-х базировалось четыре, в том числе «Заря» – молоковоз, а общее количество судов в здешнем СУРПе превышало два десятка…

Кто бы мог подумать, что всего-то через десять лет, опустеет и причал у Порога, и берег возле Чекуево, и сельские аэродромы. Будут разграблены и порушены фермы, гаражи, умрёт бытовое обслуживание, не останется следа от столовых, складов, сеновалов и прочего, нажитого десятилетиями, народного добра. А десятки опустевших домов, в которых бы ещё жить да жить, пойдут на дрова, или останутся пугать проезжающих рухнувшими крышами, а то и чёрными руинами пожарищ…

В последние несколько лет, смотря по телевизору выпуски российских и областных новостей, читая прессу, я вижу, как где-то снова строятся дома и целые посёлки, возрождаются заводы и сельхозпредприятия. Порадоваться бы за ту газетно-экранную страну, да не могу. Ибо на моей родине, – это я говорю с полной ответственностью, да и земляки солгать не дадут, – подобных «точек роста» что-то не наблюдается. И жизнь, по сравнению с «лихими девяностыми», едва ли стала лучше. Это касается и моего города Онеги (ведь он, по сути, тоже – «большая деревня»), и населенных пунктов района.

Начну с райцентра. Несмотря на бодрые заверения властей о том, что промышленность страны и региона уже несколько лет на устойчивом подъёме, почему-то именно в наши дни, к лету 2005-го года, остановил производство Онежский гидролизный завод, «подарив» городу тысячу безработных. Оборудование многих цехов вскоре было разрезано на металлолом. Вместе с гидролизным прекратила работу и его ТЭС, отапливавшая благоустроенный жилфонд Онеги. Взамен пришлось спешно возводить котельную по финской технологии, руками, естественно, тоже финскими. Возвели всего за четыре месяца, работает она, кстати, на опилке и коре – «подножном» сырье для лесопильной Онеги. Хозяева новой котельной (а строил её Онежский ЛДК) обещали онежанам, что тариф на тепло теперь снизится в разы – ведь щепа гораздо дешевле привозного угля. Однако, сейчас этот тариф даже выше того, что был прежде, и, несомненно, продолжит расти в будущем.

Туманны дела и на самом Онежском ЛДК – единственном теперь градообразующем предприятии. Его нынешние хозяева, москвичи, не скрывают, что их цель – повышать рентабельность производства, а значит, сокращать количество рабочих рук, внедряя более эффективные автоматические линии распиловки. Куда девать «лишних» людей – не их забота. «Возможно, будем решать вопрос об организации глубокой переработки древесины», – обмолвился генеральный директор ЛДК. Но это не окончательное решение, да и вряд ли оно даст городу много рабочих мест. А тут ещё и рынок подкузьмил: доллар падает, спрос на экспортные пиломатериалы онежан – тоже. Выход найден: реализация щепы для целлюлозных предприятий, бумага новой России нужна всегда, вон сколько её расходуется на каждые выборы. Но ведь это та же самая щепа, которая теперь обогревает город. Хватит ли её?.. На предприятии неоднократно идут сокращения: во время последнего, в январе 2009 года – уволено 159 работников. В советские годы на ЛДК трудились более четырёх тысяч человек, сейчас – немногим более тысячи…

Партнёры лесопильщиков – лесозаготовители – тоже вряд ли обрадуют. Да, конечно, в делянки пришли несколько новейших импортных валочно-трелевочных комплексов «Харвестер + Форвардер», каждый из которых может заменить десятки работяг с бензопилами. Операторы этих машин имеют довольно приличную, по онежским меркам, зарплату. Обновилась и техника на вывозке леса: взамен хлыстовозам пришли сортиментовозы. Однако беда в том, что теперь комли и вершинник срубленных деревьев остаются в делянках, за сто с лишним вёрст от города. Вырастет ли на таких делянках новый лес – очень большой вопрос. А Онега сидит без дров – тех самых комлей и вершинок, которыми она издавна топила печи, и которые прежде, будучи хлыстами, доставлялись на раскряжевку в Онегу, на нижний склад. С него и продавались населению.

Хозяева – баре: порешили, что невыгодно им вести лесозаготовку в Усть-Коже – и свернули там заготовку, вывезли технику. А тамошним мужикам-лесорубам предложили работу вахтовым методом, в Онеге. Мужики, конечно, согласились: семьи-то кормить надо. Правда, многие лесорубы и из Усть-Кожи, и из других деревень, идут нынче не в «Онегалес», а к частным заготовителям, на юг области или Вологодчину. Ведь те платят им по 20 тысяч и больше, а это в разы превышает то, что они получали бы в «онегалесовских» делянках.

Осенью 2007 года сгорел старейший в области, онежский лесозавод №34, начавший работу более чем полтора века назад. Точнее, его сожгли нерадивые владельцы, чтобы получить страховку за уничтоженную огнём собственность – так, не без оснований, поговаривают жители левобережной части города Онеги – Поньги, где этот завод давал работу сотням поньжан. Последние два (опять же, «подъёмных», путинских!) года завод простаивал. Неизвестно, куда делся с пепелища паровой медный котёл «Феникс», который, по воспоминаниям старожилов, отапливал ещё покои Зимнего дворца в Петербурге. Остальное уцелевшее имущество продано по дешёвке (отнюдь не старая пожарная машина, в частности, всего за 12 тысяч рублей) или сдано аборигенами в пункты приёма металлолома.

Без войны и бомбёжек, всего-то за пару последних лет, превращён в руины животноводческий комплекс пригородного совхоза «Онежский» – новостройка 1985 года. Оставшийся скот в этом хозяйстве пущен под нож в конце 2004 –го, а уже к лету 2007 года от половины его ферм и телятников не осталось даже фундаментов (силикатный кирпич теперь в цене), такая же участь ждёт и остальные здания. Распилена, пошла на дрова и двухэтажная контора бывшего совхоза, где размещались также клуб, кинозал, почта и магазин. Увы, ничего этого в совхозном поселке Каменная Гора уже нет. А ведь этому хозяйству, что находится всего-то в километре от города, ничто, вроде бы, не мешало «жить и развиваться в рыночных условиях», выгодно продавая молоко, мясо и картофель горожанам. Ан нет, не вышло…

Буквально за год, как того требует законодательство, разделён на части Онежский морской торговый порт, который с честью выдержал все тяготы 90-х. В прошлую и нынешнюю навигацию суда некогда единого портофлота, попав в руки новых владельцев, уже начали уплывать из Онеги. К родному причалу они больше не вернутся. Прощай, Онежский порт, основанный ещё матушкой Екатериной!..

Горькая участь развала постигла и аэропорт «Онега». Это предприятие, в 80-е работавшее с прибылью, и перевозившее до 40 тысяч пассажиров ежегодно (это больше, чем нынешнее население всего Прионежья), выполняло до 30 пассажирских рейсов в день (не считая грузовых, почтовых, санитарных, заказных, лесопатрульных, поисковых, аварийно-спасательных работ и других различных видов авиауслуг для предприятий, организаций и населения). Теперь аэропорт – под угрозой закрытия. Хотя в Онегу, с мая по октябрь, выполняются пассажирские рейсы из аэропорта Васьково, но летают ими, преимущественно, не онежане, а иногородние дачники, которые этими же рейсами, через Онегу, попадают в бездорожную поморскую деревню Пурнему. Но и таких пассажиров, уже несколько лет, – не более 300 человек за весь сезон (раньше столько улетало из Онеги за один погожий день). В остальное время, примерно раз в месяц, тишину аэродрома нарушают лишь прилёты санитарной авиации или визиты иностранцев. Под постоянной угрозой ликвидации и Онежское авиаотделение лесоохраны. А вокруг лётного поля уже растут дома частных застройщиков, да и частные картофельные поля вплотную подступили к взлетно-посадочной полосе. Хорошей земли в заболоченной Онеге крайне мало, поэтому аэродром давно привлекает внимание нуворишей, да и некоторых чиновников местной власти, хотя земля его находится в долгосрочной аренде у Второго архангельского авиаотряда. Погубить аэропорт легко, а вот возродить…

Если жизнь в глубинке улучшается, то почему онежане не торопятся вернуться на самолёты, как это происходит в Москве, крупных городах, да и, отчасти, в Архангельске? Ведь цена авиабилета от Онеги до Архангельска, хоть и кусачая, отнюдь не «заоблачная» – 1870 рублей. Но люди не хотят отдавать эти деньги авиаторам, поскольку и без того платят по 3-5, а то и по шесть тысяч за свои квартиры, а остальные деньги несут в магазины, где цены повышаются едва ли не еженедельно. Кстати, зарплата у работников крупных и средних предприятий в Онеге, по данным статистики, чуть более девяти тысяч рублей, а в целом по городу – тысяч пять или шесть. Не до полётов тут! Да и безработных в городе с населением 20 тысяч человек – более тысячи (тех, что стоят на учёте в Центре занятости), а по неофициальным данным – в три раза больше. Кстати, общее число неработающих граждан, включая детей и пенсионеров, в Онежском районе – аж 24 тысячи!

За последние годы, уже в новом веке, онежане лишились беспересадочных вагонов в Петербург и Москву. Возможно, скоро исчезнет из железнодорожного расписания и поезд Онега – Архангельск. Сейчас он представляет собой всего два вагона, вместо восьми в советские годы. Вот и вынуждены будут люди добираться до областного центра только на частных «ГАЗелях» и «Фольксвагенах» (муниципальные автобусы по этому маршруту не ходят, поскольку недавно проложенная дорога ещё не доведена до ума и не соответствует нормам безопасности для автобусных перевозок). Ехать «на частнике» – недорого, 450 «рэ» в одну сторону, но – без гарантии, что доедешь живым и здоровым. Я сам уже трижды, будучи пассажиром вышеназванных восьмиместных «болидов», попадал в дорожные происшествия, к счастью, без жертв, когда эти машины оказывались в придорожном кювете. Последний (последний ли?) раз такое случилось со мной 25 марта прошлого года – тогда я ехал в Архангельск на церемонию вручения литературной премии имени Николая Рубцова. А ведь пользуюсь я ими, по сравнению с теми же студентами, или другими земляками, кому часто надо бывать в столице Поморья – не столь уж активно: раз в квартал, а то и реже. При любой оказии, как авиатор и любитель всего, что летает, – предпочитаю воздушный транспорт. Но за земляков обидно: у них-то скоро выбора не будет. Да и у меня, видимо, тоже…

Опять же, за последние годы, а отнюдь не в 90-х, в Онеге прекратили деятельность ещё ряд производств – в их числе Рочевская лесобаза, передвижная мехколонна ПМК-7 обанкротился комбинат коммунальных предприятий; некоторые утратили самостоятельность, став «филиалами филиалов» – их начальство теперь даже не в Архангельске, а в Питере. Налоговая инспекция, тоже в новом веке, переведена из Онеги в Плесецк, а в недалёком будущем, возможно, переедет ещё дальше – в Няндому…

Как грибы, растут лишь магазины и торговые центры, да недавно открылись представительства двух, известных на Северо-Западе, банков. Выстроено и несколько офисов. Однако же, ни одного муниципального или ведомственного жилого дома с начала века в Онеге так и не построено. Правда, за последние годы удалось ввести в эксплуатацию несколько домов, строительство которых началось при советской власти. Перепланирована под жильё и бывшая спецкомендатура, пустовавшая несколько лет. Уже хорошо... Эти объекты, на всю область, были объявлены «новостройками», об их сдаче торжественно отрапортовала пресса. Планируется возведение (наконец-то с «нуля») ещё трёх-четырёх двухэтажек, в насаждаемом ныне каркасно-панельном исполнении (по сути, это будут те же щитовые дома, позор и беда многих городов и посёлков Севера, хоть и напичканные утеплителем да оббитые сайдинговой жестью). Возможно (хотя и с трудом верится), что удастся достроить последнюю в городе пятиэтажку, строительство которой было начато… в 1993 году. Но и это, согласитесь, никакой не «прорыв», и до советских темпов нынешним – как до небес… Даже новый Генплан Онеги, разработанный питерскими урбанистами до 2025 года, не предусматривает развития города, а скорее, фиксирует на бумаге перечень того, что ещё не разрушено.

Стоит отметить бурное развитие сферы услуг. Каждый номер районной газеты «Онега» пестрит объявлениями об установке стеклопакетов, замене труб и ванн, ремонте квартир, кладке печей и прочее, прочее. За деньги клиента в нашем небольшом городке теперь возможно всё – были бы эти самые деньги. А, по русским меркам «среднего класса», в нашем городе едва ли наберётся процентов десять сограждан, остальные – живут в бедности и нищете. Хотя количество автомобилей, как и везде в России, в Онеге растёт. Но ведь машина – это статус, и люди готовы на всё: брать кредит в банке, продать бабушкино наследство-квартиру, откладывать несколько лет деньги на сберкнижку, экономя на еде и одежде, чтобы купить-таки её, мечту о красивой жизни, пусть даже и подержанную. А что дальше? – те же проблемы и та же нищета, плюс расходы на бензин и автосервис.

Десятки семей, продав квартиры и нажитое имущество, уезжают из неперспективной Онеги в Архангельск или в регионы центральной России. Сотни онежан, главным образом молодых, работают на «отхожем промысле» – в лесу, на нефтяных и газовых месторождениях, на стройках в Москве и Питере. Многие уже не возвращаются домой, остаются там, где есть работа. Но ведь такая работа – это удар и по здоровью мужиков, и по демографии, и по личной жизни наших людей, их жён, детей. Думает ли кто об этом?..

С городом понятно. Поговорим о деревне (жизнь в лесных и пристанционных посёлках затрагивать не буду, ибо все эти посёлки и станции Прионежья «лежат на боку». Исключение – только Малошуйка, где работает железнодорожное депо). В каждом населённом пункте нашего района я бывал, как журналист районки, а в большинстве из них – неоднократно. Приезжал и в 90-е, и в наши дни. По возможности, посещая другие районы области, имею возможность сравнивать жизнь у нас, и у соседей. Поэтому с уверенностью могу сказать: деревня на Севере по-прежнему умирает, и никакого чуда возрождения в ней не случилось.

Сначала о жилье. Существует федеральная программа социального развития села. По этой программе компенсируется 70% от расчётной стоимости строительства или покупки дома в сельской местности. Остальные 30% будущий строитель должен накопить сам. Понятно, что о «доступности» такого жилья любому нуждающемуся, речи нет, но хоть что-то «перепало», наконец, крестьянам от государства. Вот цифры по Онежскому району: в 2005 году по этой программе выделено 600 тысяч федеральных рублей, оказана помощь в постройке четырех домов и покупке одного. В 2006 – 690 тысяч (две новостройки, три дома куплено). В 2007 – 860 тысяч рублей, с их помощью построено три дома, куплен один. На 2008 год запланирована сумма в два миллиона рублей, но ведь и цены на дома, а также на стройматериалы тоже выросли в разы. Таким образом, государство помогло построить в онежских деревнях целых девять домов за три года – цифра мизерная. Известны и адреса новостроек: это деревни Абрамовская (два дома), Поле, Анциферовский Бор, Хачела, Покровское, Посад… Я эти дома видел. Большинство из них – размером 6х9 метров, на два окна по фасаду, сложены из бруса. Чтобы замахнуться на большее, у сельских строителей нет никакой возможности. А как хочется видеть вместо подобных неказистых домиков те двухэтажные терема, что рубили наши прадеды на онежских угорах!..

Есть и другая программа, стимулирующая развитие малых форм хозяйствования, то есть личного подсобного хозяйства. Проще говоря – льготное кредитование граждан. На сегодняшний день в Онежском районе этим видом кредита воспользовались 22 человека, они купили, главным образом, сельскохозяйственную технику и скот. Много ли это, если всего на селе в Прионежье – более четырёх тысяч личных крестьянских хозяйств? Народ выжидает, помня о том, что «берёшь чужое, а отдаёшь – своё», хотя государство и обещает субсидировать банковские проценты по этому кредиту, и упростило процедуру его получения. В теории, воспользоваться таким кредитом может даже безработный, поскольку банк может принять доход от ведения личного подсобного хозяйства в качестве единственного источника дохода. На бумаге-то, конечно, гладко. На деле – ни один безработный за кредитом не пойдёт. Свой огород может прокормить его владельца, но какой с него «доход»? И сколько же нужно вырастить на нём картошки или морковки, чтобы хватило и на еду, и на выплату кредита!? Нереально.

На территории Онежского района действуют 10 крестьянско-фермерских хозяйств (КФХ) и два рыболовецких колхоза. Общая численность их работников – 296 человек (по данным на 2008 год), зарплата – от 3,5 до 5,2 тысяч рублей (это уже с учетом нынешней февральской надбавки). Нетрудно сосчитать, что в каждом таком хозяйстве трудится от 20 до 40 человек, тогда как остальное население не занято в сельскохозяйственном производстве. Парадокс, но при этом в КФХ не хватает рабочих рук! Просто не из кого уже выбирать. Кто может работать – тот не хочет, кто хотел бы – спился или на пенсии, молодёжь уехала, в поисках лучшей доли, на уже упомянутый «отхожий промысел» или на железную дорогу, в города – туда, где есть перспектива и достойная зарплата.

КФХ, как правило, эксплуатируют ещё советские фермы и технику. Покупки новинок есть, но они носят пока единичный характер, да и те – по кредитам, за которые ещё предстоит расплачиваться. Сейчас в планах большинства коллективных хозяйств – увеличивать поголовье коров, площади под картофель. Но намного ли будет это увеличение, если сельчане, на постоянно ломающейся технике, и без того едва успевают заготовить сено и убрать урожай до «белых мух»? Ответ очевиден… А ведь выращенное надо ещё и выгодно продать. Придержать бы ту же картошку до марта, но приходится сбывать её по дешёвке уже в сентябре: негде хранить…

Важный источник выживания для КФХ – это лесозаготовки. Однако в сельских лесах района лес уже практически вырублен, а чтобы участвовать в аукционах и лесных торгах наравне с тем же «Онегалесом» и даже выиграть у него право на ведение рубки – это фантастика. Вот и вынуждены сельчане «подбирать» древесину где придётся, порой за 4-5 километров от дороги. Не всем по силам это хлопотное дело, да и техника, ещё раз повторюсь, очень старая. В итоге – выделяемый для КФХ лес осваивается не полностью, в ряде хозяйств объемы недоруба доходят до 50%. Не на руку сельчанам и тёплые зимы (во многие делянки не заехать, болота не промерзают), и реорганизация лесхозов, и новый Лесной Кодекс, «благодаря» которым тысячи людей остались этой зимой «в лесу, но без полена»… Из той же оперы – дурацкий запрет столичных властей на лов рыбы сетями, в результате которого пострадали все жители поморских деревень района и области, ставшие вдруг «браконьерами». Помор с удочкой – это не помор, а власть планомерно и на протяжении всех реформенных лет стремится «разлучить» его с морем. Результат – в поморских сёлах не на чем, да и некому стало выходить в море, которое веками кормило северян. От промысловых карбасов – лишь остовы с рёбрами шпангоутов, их можно увидеть по всему беломорскому побережью… Если добавить, что электричество в поморских сёлах подаётся лишь на несколько часов утром и вечером, от давно отслуживших свой век дизельных станций; что продукты и товары сюда можно завезти только самолётом или вертолётом, и это автоматически приводит к значительному их удорожанию; что даже телефонной связи между Онегой и Пурнемой порой не бывает по неделе, а с Лямцей – и того больше, то – много ли стимулов остаётся, чтобы жить здесь? Разве что охота да рыбалка, – но и та попала под запрет… И рыболовецкие колхозы (в советские годы – миллионеры) нынче едва сводят концы с концами…

Если численность общественного стада в Онежском районе худо-бедно росла (в 2007 году было 619 коров, а к началу 2008 – стало 630, однако за прошедший год снизилась до 540 – лето было сырым, сена заготовить не удалось), имелась и небольшая прибавка в надоях – на 58 килограммов, то поголовье частных бурёнок все последние годы неуклонно снижается. Частники (а остались на селе, в основном, пенсионеры), уже не могут держать скотину, а те, кто помоложе – не хотят, дескать, хлопот со скотом много.

В нашем районе, до нынешнего лета, занимались картофелеводством белгородские и московские предприниматели. Они распахивали целину, снимали урожай, на следующий год пахали уже другую поляну или луг, и так далее. Пустующей земли у нас предостаточно. Но и тут радоваться нечему. Глава администрации Холмогорского района Владимир Ющенко, знающий толк в картофелеводстве, летом 2005 года, разговаривал с делегацией писателей, приехавших на родину Ломоносова, (в которой был и я). И, в ходе беседы, отвечая на мой вопрос, сравнил деятельность этих «земледельцев» с… тем, что творили фашисты в белорусских и украинских сёлах, увозя в вагонах на «фатерланд» верхний слой чернозёма с полей… Пояснять, думаю, не нужно…

Чтобы читатели смогли понять, какими страшными темпами продолжает угасать жизнь в онежских деревнях, я приведу лишь два примера. Взяв карту района, наугад ткнул пальцем, и попал… в деревню Хачелу. Ещё недавно она была административным центром Хачельского сельского совета, включающего в себя 11 деревень. Ныне здесь – территориальный отдел МО «Чекуевское». То есть, по пресловутому закону о реформировании местного самоуправления, власть не только не приблизилась к жителям этой округи, но и – удалилась от них почти на 40 километров… Ну, да Бог с ней, с безденежной поселенческой властью. Страшнее другое: если в далеко не самом благополучном 1999 году здесь проживало более тысячи человек, то в нынешнем, 2008 – уже 796. Количество личных хозяйств за этот же период уменьшилось с 380 до 306, частных коров – со 122 до 47, овец – с 363 до 100, лошадей – с 22 до 15… Так о каком же, простите, «развитии села» трубят нам с экранов?!!

Второй пример – снова выбрал наугад: село Посад, тоже бывший административный центр, а ещё – бывшая центральная усадьба совхоза «Прилукский»… Поскольку о работе совхоза «Чекуевский» я рассказал лишь по детским воспоминаниям, то о «Прилукском» – готов дать конкретные цифры. Их предоставил мне бывший директор совхоза, отработавший в этой должности 35 (!) лет, 70-летний Альберт Александрович Верещагин. Цифры шокируют…

Территория хозяйства в 80-х годах простиралась из конца в конец на 76 километров. Здесь работало два аэропорта (в Прилуках и Ярнеме). В совхозе трудилось 12 бригад. Парк техники составлял 188 тракторов и 56 автомашин, все они к 1980 году находились в тёплых боксах-гаражах. В это же время совхоз своими силами сумел построить 18 кирпично-бетонных ферм (а всего ферм было 28, на 4600 голов скота, в том числе коров – 1400), две кирпичные школы, пять детсадов (шестой, в Клещёво, достроить не удалось: началась «перестройка»). Сады посещало до 360 детей (сейчас в этих деревнях не работает ни одного садика). Также в кирпичном исполнении были построены кафе-столовая, столярная мастерская, два кормоцеха, магазины и пекарни в Посаде и Городке. Введены в строй 26 сеновалов, бетонные траншеи на 12 тысяч тонн силоса, выложены плитами дороги на центральной усадьбе. В поселке Савинский Плесецкого района совхоз построил кирпичные прирельсовые склады с полной механизацией погрузочных работ. В собственности «Прилукского» было девять катеров и четыре баржи. Более того, это хозяйство, занималось строительством автодороги от Ярнемы до Клещёво и Вазенец, что составляет более 60 километров; оно же отсыпало все своротки с главной трассы до деревень, ферм, и других совхозных объектов, возвело несколько мостов. Именно благодаря весомому вкладу совхоза «Прилукский», появилась круглогодичная дорога от Ярнемы до Онеги.

В наши дни, из 28 совхозных ферм действует лишь одна – в деревне Прошково, в КФХ Надежды Михайловны Надымовой. У неё же – сохранились остатки стада (чуть больше ста коров) и совхозный гараж. В остальных деревнях, входивших в бывший совхоз, фермы и гаражи разрушены до основания, коровы пущены под нож, автомобили и трактора списаны или распроданы.

За 2007 год на территории прежнего Посадного сельсовета умерло 28 человек, а родилось – двое. Свадьбы играются по одной в год, а в 80-х их было свыше 30 ежегодно. Народ сидит без работы, спивается и деградирует. Молодёжь уехала. «Такого развала, как сейчас, на этой земле не было никогда, в том числе и в годы Великой Отечественной войны» – говорит Альберт Александрович…

Неужели и после этого у кого-то повернётся язык говорить о том, что наше северное село, де, «превзошло по темпам развития советские времена»? А именно такое суждение я недавно услышал в телевизионных «Вестях Поморья», и высказал его не кто-нибудь, а сам начальник департамента агропромышленного комплекса администрации области Валентин Викторович Гинтов. Не отрицаю, что в области есть отдельные хозяйства, где дела пошли на лад. Возможно даже, что их десятки, а, может, и сотни. Но утверждать так за всё село региона – я не могу. И уж точно это – не онежское, не мезенское, не лешуконское село, не рыбацкие поселения по Летнему или Зимнему берегам Беломорья – там я бывал, посетив немало сёл и поселков, – ситуация везде схожая…

Ну и, напоследок, о ТОСах – органах территориального общественного самоуправления. Нужно поклониться инициативным людям, их создателям, которым ещё не безразлична судьба своих деревень. Поклониться за то, что они хотят и могут, при минимуме средств, а чаще – на одном энтузиазме, организовать народ на хорошее дело. Но не стоит умиляться, наивно полагая: ТОСы спасут деревню. Без денег – они такой же фиговый листок, как и поселенческая власть.

Я посещал все ТОСы моего района, беседовал с их руководителями. Да, ТОС способен, допустим, худо-бедно подлатать снаружи, побелить изнутри старинную церковь, прибраться в ней. Но ведь нужны-то десятки миллионов, чтобы уникальный 200-летний храм не рухнул . Это я имею в виду Преображенскую церковь 1786 года в том же Посаде. Местному ТОСу храм, высота которого – 32 метра, никак не спасти, а надо вести работы на самой верхней маковке. Она прогнила насквозь, влага попадает внутрь и разрушает несущие балки. ТОС бьёт тревогу, а денег и техники нет. Вот был бы прежний совхоз – он нашёл бы средства, пригласил реставраторов, заказал бы самый высокий в районе кран или автовышку. Но, увы, теперь другая страна, и снявши голову, по волосам не плачут… ТОС может починить тротуар в деревне, оживить колодец, огородить погост, создать деревенский музей, даже возродить закрытый ранее «очаг культуры» или наладить переправу через реку (это я назвал реальные дела онежских ТОСов). Но ведь даже такие дела на энтузиазме не осилить. Нужно написать проект самого первоочередного и нужного для деревни замысла, отправить заявочные документы на конкурс в Архангельск, и только в случае победы можно рассчитывать на небольшие, но всё-таки деньги. А если ТОС не победил, или положение об очередном конкурсе пришло в район слишком поздно (такое тоже случалось, например, в 2005 году) – значит, мечтайте, товарищи, дальше, а помощи не ждите. Да и не секрет, что в начале этого века средства под реализацию проектов выделялись при поддержке скандинавских соседей, а с недавних пор предполагается софинансирование, причём – за счёт местных бюджетов (и без того крайне небогатых), привлечённых средств (то есть, видимо, спонсоров) и – денег самих участников ТОСов. Так что, коли возжелают впредь бабушки из ТОСа, допустим, поморской деревни Ворзогоры, осуществить очередной проект – пускай раскошеливаются со своей пенсии, либо ищут меценатов, ведь ответ из района будет очевидным: денег нет…

Впрочем, если некоторым областным журналистам из приближенных к власти СМИ, продолжать, как и прежде, посещать районные центры и деревни лишь в кортеже высоких чиновных лиц, а то и в свите самого губернатора, где маршрут поездки оговорён заранее, и где сановникам покажут как раз то, что нужно (в том числе уже названных мною счастливых новосёлов и в рекордные сроки отстроенное на советских фундаментах «социальное жильё»; граждан, купивших в кредит коров и новые трактора; пару-тройку компьютеров в сельской школе и новенький школьный автобус, поступивший туда же по известному нацпроекту; проведут на «режимные объекты» – новейшую финскую котельную, бодро пускающую сизый опилочный дым или в цех автоматической распиловки древесины на ЛДК; да ещё подыщут мастера, плетущего короба или расписывающего доски, а под конец визита порадуют каким-нибудь концертом или фуршетом) – то и впрямь захочется воскликнуть: «А жизнь-то в глубинке налаживается!»… И даже поверить в этот самообман.

Ж-л "Двина", № 4, 2008г.

Илья Иконников